Неточные совпадения
Через день Лидия приехала с отцом. Клим
ходил с ними по мусору и стружкам
вокруг дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее дело, прошелся
вокруг дома, по цветникам, запущенным в нынешнем году (цветник был разбит против
дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно
ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года тому назад гостившая у матери хорошенькая Киримова.
Иногда по двору
ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему
вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из
дома, но не может, заколдован.
Караульный Антип
ходил вокруг господского
дома и с особенным усердием колотил в чугунную доску: нельзя, «служба требует порядок», а пусть Лука Назарыч послушает, как на Ключевском сторожа в доску звонят. Небойсь на Мурмосе сторожа харчистые, подолгу спать любят. Антип был человек самолюбивый. Чтобы не задремать, Антип думал вслух...
Медленно
прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь
дом тихо качается, и все
вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет,
дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик
вокруг себя хочет сделать лучше, не
сходя с места. Вон мать пришла!
Было холодно, в стекла стучал дождь, казалось, что в ночи,
вокруг дома ходят, подстерегая, серые фигуры с широкими красными лицами без глаз, с длинными руками.
Ходят и чуть слышно звякают шпорами.
Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете
вокруг себя уже не
дома, а какие-то странные груды развалин-камней, досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе видите какое-то черное, грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион…
—
Сходи! — сказал уже после урядник, оглядываясь
вокруг себя. — Твои часы, что ли, Гурка? Иди! И то ловок стал Лукашка твой, — прибавил урядник, обращаясь к старику. — Все как ты
ходит,
дома не посидит; намедни убил одного.
Все спешили по
домам, чтоб сносить свои имущества на площадь, и не
прошло получаса, как
вокруг Лобного места возвышались уже горы серебряных денег, сосудов и различных товаров: простой холст лежал подле куска дорогой парчи, мешок медной монеты — подле кошелька, наполненного золотыми деньгами.
— А видите —
сошёл на землю и смотрит, как люди исполнили его благие заветы. Идёт полем битвы,
вокруг видит убитых людей, развалины
домов, пожар, грабежи…
И если искал его друг, то находил так быстро и легко, словно не прятался Жегулев, а жил в лучшей городской гостинице на главной улице, и адрес его всюду пропечатан; а недруг
ходил вокруг и возле, случалось, спал под одной крышей и никого не видел, как околдованный: однажды в Каменке становой целую ночь проспал в одном
доме с Жегулевым, только на разных половинах; и Жегулев, смеясь, смотрел на него в окно, но ничего, на свое счастье, не разглядел в стекле: быть бы ему убиту и блюдечка бы не допить.
Итак,
прошел год. Ровно год, как я подъехал к этому самому
дому. И так же, как сейчас, за окнами висела пелена дождя, и так же тоскливо никли желтые последние листья на березах. Ничто не изменилось, казалось бы,
вокруг. Но я сам сильно изменился. Буду же в полном одиночестве праздновать вечер воспоминаний…
«Хорошо
дома!» — думал Назаров в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на десятки вёрст
вокруг знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте
проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
— «Нищие всегда имате с собою», рек Господь, — продолжала игуменья, обливая брата сдержанным, но строгим взглядом. — Чем их на Горах-то искать,
вокруг бы себя оглянулся… Посмотрел бы, по ближности нет ли кого взыскать милостями… Недалёко
ходить, найдутся люди, что постом и молитвой низведут на тебя и на весь
дом твой Божие благословение, умолят о вечном спасении души твоей и всех присных твоих.
Я
сошел в сад и, заложив руки назад, обошел раза два
вокруг дома. Наш художник заиграл на трубе. Это значило: «Держи, не выпускай!» Егоров отвечал из беседки криком совы. Это значило: «Хорошо! Держу!»
Вид несчастья сближает людей. Забывшая свою чопорность барыня, Семен и двое Гаврил идут в
дом. Бледные, дрожащие от страха и жаждущие зрелища, они
проходят все комнаты и лезут по лестнице на чердак. Всюду темно, и свечка, которую держит Гаврила-лакей, не освещает, а бросает только
вокруг себя тусклые световые пятна. Барыня первый раз в жизни видит чердак… Балки, темные углы, печные трубы, запах паутины и пыли, странная, землистая почва под ногами — всё это производит на нее впечатление сказочной декорации.
Поклонившись еще раз праху несчастной Панкратьевны, Яков Потапович
сошел вниз, осмотрел все комнаты, вышел на двор и обошел
вокруг дома, в надежде встретить кого-нибудь из княжеских слуг, но, увы! кроме буквально легшей костьми верной своему долгу Панкратьевны в
доме и во дворе не было никого.